Последний полет

Костры выхватывали из темноты небольшие куски, но не могли разорвать её непроницаемого покрова. Темнота превращала окружающий мир в груду расплывчатых теней, неясных образов. Эта непонятная картина пугала абсурдностью и хаосом, но пытаться придумать ей хоть какой-то смысл не хотелось. Какие образы мог бы вычленить измученный разум в этой игре мглистых полутонов? Казалось, что стоит только задуматься о том, что тебя окружает, и кошмарные призраки вползут в сознание. Вот это бесформенное пятно превратится в угрюмого старика, волхвующего над прудом, ряд горизонтальных сгустков шевелящегося мрака станет погребальной процессией, в которой мертвецы хоронят живого, а белёсые клочья взметнутся крыльями стремительных филинов. И всего ужаснее этот звук! Поскрипывание стволов, шелест усталых осенних листьев да чарующее журчание ручья - всё это словно таило в себе невнятную речь. Казалось, вот-вот и ты разберёшь слова, ещё немного и станет понятно, кто и зачем поспешно шепчет слова монотонных проклятий.

Словно предчувствуя угрозу, сердце начинало бешено стучаться в грудную клетку и хотелось зажать уши руками, зажмуриться и повалиться в холодную траву. Но страх отверзал твой слух, мир духов вливался в душу липким потоком, и ты слышал ясно и отчётливо: "Поздно!" - грозил старик у пруда, "Поздно!" - стонал несчастный в руках мертвецов, "Поздно! Поздно!" - ликовали филины и рвали твою одежду кривыми когтями.

Да, всё это было правдой, и не только это.

Но ей было всё равно, поскольку она ждала дождя. И дождь пришёл. Как всегда холодный и одинокий, обдавая своим холодом всю землю, скрывая шевелящиеся фигуры от глаз и погружая наблюдателей во влажное одиночество. И всё-таки ей нравился дождь. Он выгонял из памяти любые воспоминания, и хорошие и дурные, он всё заменял собой. В этой всепоглощающей воде было нечто величественное, древнее. И вот она стояла под дождём, словно причастная великой тайне. Только она и дождь. Девушке очень хотелось верить, что это дождь послушно пришёл на её зов. Она давно в тайне желала научиться заклинать водную стихию, но здесь было запрещено желать. И оттого тайное желание ещё сильнее волновало и будоражило. Потоки воды делали тело единым, как ствол дерева: волосы сливались с плечами, плечи переходили в руки, руки - в бёдра, бёдра - в ноги, а ноги сливались с травой и словно врастали глубоко в землю. В такие минуты ей казалось, что она "целая" и что ей ничего не нужно, а капли с ненавистью обрушивались на весь мир, и только её они нежно гладили и шептали на ухо: "Слушай... слушай..." И она охотно слушала каждый раз и всё ожидала каких-то важных слов, но струи трепетали одним и тем же аккордом и повторяли: "Слушай..."

И в этот раз произошло то, чего она так ожидала: чей-то голос не похожий на звук дождя вдруг произнёс: "Последний полёт". Это было похоже на вздох или стон. Кто же мог стонать здесь? О чём здесь можно вздыхать? Да, здесь есть чем наслаждаться, есть что ненавидеть, но почему в этом голосе столько тоски? И были ещё вопросы, много-много. Загадки громоздились одна на другую, угрожая захлестнуть весь мозг. Ах, как не хотелось прерывать холодное дождливое оцепенение. И ведь это не тот голос и не те слова, которых она ждала. А чего она, собственно, ждала? И почему? И как давно? И снова вопросы, вопросы!

Беспокойство и возбуждение распалили её и так или иначе нарушили покой. К тому же, небесные потоки, видимо, иссякли, словно раздвинулись мокрые портьеры. И она угрюмо побрела, как будто шагнула со сцены в надоевший зрительский зал. Колдовская ночь продолжалась, изгнанные тени стали выползать из укрытий. Земля и трава ещё какое-то время переливались мокрым металлическим блеском, но вот снова зажглись дымные костры и всё стало по-прежнему. Только одежда и волосы бережно хранили печать дождя.

В раздумьях, она продолжала идти вперёд и её взор медленно блуждал среди предметов и неясных фантомов, не замечая их: она глядела в пустоту и видела свою жизнь. Чего же она желает? Желала ли чего-то прежде? Да, управлять стихией воды... Зачем? Вся прежняя жизнь прошла, как в тумане. Радостное детство... без воспоминаний. Без друзей. Несколько шумных фигурок, копошащихся на дне оврага. Во что они играют, в семью или в войну? Они кажется делят блестящие осколки чего-то, каждый старается обмануть других, чтобы забрать себе побольше кусочков и навсегда зарыть их в землю. Каждый из этих малышей в тайне мечтает поскорее стать взрослым, самым взрослым, чтобы все его уважали. Для этого надо всегда быть очень серьёзным, никогда не смеяться, ни во что не верить.

Грань между игрой во взрослых и взрослением осталась незамеченной, а может её и нет вовсе. Иногда ей казалось, что она всё ещё ребёнок, но этого нельзя было показывать. Нужно быть сильной и защищённой, только тогда тебя будут бояться, а значит и любить. Любовь была одной из интереснейших игр, пришедших на смену невинным детским забавам. Если ты сумеешь привлечь к себе внимание, распалить жертву и накрепко привязать её к себе, то ты победил. Дальше можно делать что угодно: тот другой - полностью в твоих руках. Главное - не выдать себя, оставить в нём слабую надежду и в то же время не дать никакого повода... Она не всегда побеждала в подобных состязаниях. Тогда на её долю выпадали унижение и горечь. Но уж если кто-то попадал во власть её чар, то она умело отыгрывалась за все обиды, кем-либо ей принесённые.

Теперь, когда она увидела всё то, что ей сулил этот мир, оставалось только совершенствовать свои навыки и стараться получить как можно больше удовольствия. И мир был не плох, настолько, чтобы никогда ни о чём не задумываться, настолько, чтобы не надоесть до старости, а там уже наскучить до того, чтобы проклясть всё и вся и помереть с наслаждением. Одна часть её сознания так и желала жить, но другая, может быть, от врождённого упрямства, всё металась, всё искала чего-то, всем была недовольна. И всё-таки она задумывалась. Думала о том, почему река не течёт обратно, почему трава боится ветра, по своей ли воле листья расстаются с ветвями? Всё шло не так, как хотелось, всё вызывало раздражение. Вот и теперь мечущаяся половина её сознания жаждала ответов, она словно обрела голос или повод или что-то ещё. В этих странных словах как будто заключалась суть недовольства и непонимания.

"Последний полёт" - странные, неправильные слова! Казалось бы, всем ясно, что филины и нетопыри летают, путаясь между цепкими ветвями, и вороны, захлёбываясь хрипом, бьются грудью о тяжёлый купол туч, скитаются между серых стен тумана тоскливые чайки и привидения. И всё это повторяется изо дня в день, от ночи к ночи. Почему же полёт должен стать последним? Да и вообще, к чему этот полёт, отрывающий от надёжных скал и их укромных теней?

И тогда она решила пойти к Старухе за советом.

Старуха жила в норе за старым храмом, силуэт которого и теперь был виден. Тьма испуганно шарахалась от его изглоданных пламенем стен, и одинокие руины задумчиво смотрели внутрь себя провалами окон. Когда девушка проходила мимо, она увидела вереницу жрецов, которая торжественно двигалась мимо храма. Их лица были скрыты капюшонами, руки, увешанные тяжёлыми стальными браслетами бессильно свисали вдоль тела, и только пальцы яростно сжимались в кулак, заставляя скрежетать массивные перстни. На саване у каждого спереди и сзади было начертано имя кумира, которому служил жрец. Их цепи и вериги свисали до земли и волочились по лужам. Они не видели ничего, даже величественных развалин и всё брели куда-то мимо, бессильно сжимая и разжимая кулаки. Впереди шёл верховный жрец с самыми длинными волосами, он медленно раскачивал массивное паникадило, от которого поднимались дурманные курения, окутывавшие шествие серым скучным облаком.

Она ускорила шаг, чтобы пройти мимо, прежде чем длинная процессия перекроет путь, и лишь на мгновение через плечо взглянула на храм, и ей показалось, что окна грозно смотрят прямо на неё и в их недрах вспыхнул тайный пламень.

Вот и холм и чёрное отверстие у его подножия. Изнутри повеяло удушливым запахом разложения. Девушка немного помедлила у входа и шагнула вперёд. Протиснувшись между высохшими корнями деревьев, она углубилась в мрачный тоннель. Прикреплённые к стенам гнилушки окрашивали обычные земляные стены в причудливые цвета. С потолка свисали вязанки сушёных трав, гроздья каких-то мелких животных. Все эти запахи сливались в один дурманящий дух, особенно силён он был в самом конце норы, где в просторной берлоге старуха устроила свою кухню и своё святилище. Да, здесь было на что посмотреть! И девушка с неустанным любопытством каждый раз глядела на загадочные деревянные фигуры и чучела небывалых птиц, перебирала ворох исчерченной и изрезанной бересты, едва касалась странных изображений на шкурах и пёстрых коврах. Даже костёр у старухи был непростой: его танец завораживал, а прихотливая игра тонов делала необычными самые простые вещи. Блуждающий между стенами дым напоминал прикосновение тёплых шершавых пальцев.

Казалось, что всё здесь рассматривает, изучает тебя. А вот Старухи нигде не было видно. Девушка задумалась, в какой из теней она может скрываться, откуда она наблюдает за гостьей. В каждом краю пещеры, недосягаемом для света костра, мерещилась пара пристальных глаз. Холод обдавал тело, словно это недружелюбный пронизывающий взгляд обшаривал девушку, стараясь проникнуть ей в сердце.

Наконец, ей померещилось, что она видит чёрную неподвижную фигуру, и девушка шагнула к ней. «Здравствуй!» - сказала она, но голос её дрогнул, а фигура оставалась неподвижной и безмолвной, и девушку охватила робость. Она попробовала сделать шаг вперёд, но страх приковал её к земле, и она лишь слегка подалась вперёд всем телом и застыла, напряжённо всматриваясь в силуэт.

В этой темноте и обманчивом мерцании огня трудно было определить размеры и очертания неясного пятна, однако медленный скрипучий голос нарушил тишину. Сначала нельзя было разобрать слов, можно было принять эту речь за протяжный злой хохот. И вот ещё, что странно: голос подхватывало многократное эхо, в то время как приветствие девушки прозвучало глухо и сдавленно, словно стены знали свою хозяйку и душили чужие слова.

- Я знаю, зачем ты пришла, - проговорила Старуха и вышла в круг света. Отблески сразу легли на складки её бархатной мантии и морщины уродливого лица, как будто она не подошла, а сложилась из света и тени. Девушка с облегчением перевела дух, она узнала свою наставницу. Столько лет прошло, а всё никак не удавалось привыкнуть к странному нраву обитательницы пещеры.

- Д-да, - неуверенно протянула гостья.

- Сегодня был дождь. Ты хочешь, чтобы я научила тебя заклинать стихию воды.

О, это было так желанно, что в первое время она даже позабыла об истинной цели своего визита. Старуха не могла быть не права, да, именно за этим она и явилась.

Между тем дребезжащий, усиленный эхом голос звучал тысячей голосов:

- Я научу тебя. Со временем я научу тебя всему, что знаю. Я не желаю, чтобы моё знание, мои силы, на приобретение которых я потратила свою долгую жизнь, умерли вместе со мной. Ты продолжишь меня, а я переселюсь в твоё молодое красивое тело. Без учеников мы, учителя, не имели бы смысла, но и вы без нас – ничто, поскольку вы бы потратили свою жизнь впустую, пытаясь достичь наших высот. Не нужно искать других путей. Мы проложили колею, которая упирается в счастье, и вы не можете идти иной дорогой, потому что наши тени вечно взирают на вас. Мы дадим вам силу, а вы посвятите нам свою юность… Ты овладеешь стихией воды, ты узнаешь много тайн, именно поэтому тебе не следует торопить меня. Отрекись от своих желаний и взгляни на меня, как на пророчество своей судьбы, а я уже давно вижу в тебе своё отражение…

Старуха говорила страстно и убеждённо, и стены повторяли каждое её слово, но девушка поймала себя на том, что слушает вовсе не свою наставницу, а всё тот же неведомый печальный голос, который вдруг снова зазвучал возле самого уха:

- …Не важно… Они всё говорят, и очень много острят и, видимо, вполне довольны всем сказанным. Но как мне всё равно, ведь во всей их мудрости нет и намёка на ключ от этой постылой клетки… Ах, если бы можно было хотя бы на секунду увидеть блеск маяка и выбраться, накопить сил и оттолкнуться от всего тяжёлого и пыльного, вроде их речей, их радостей… Воздух, прозрачный чистый воздух целует лицо, свет становится всё ярче и ласковее, он больше не бьёт по глазам… И много разрозненных мыслей, сливающихся в одну, главную… Но…

И снова голос исчез, растворился за раскатистыми речами хозяйки пещеры:

- И главное помнить, в каком неоплатном вы перед нами долгу. В каком долгу!

- Госпожа, - неожиданно для самой себя проговорила девушка, - а что такое «последний полёт»?

Старуха запнулась и умолкла. Она с необыкновенным проворством придвинулась вплотную к ученице и посмотрела ей в глаза. Лицо дряхлой колдуньи было испещрено глубокими морщинами, оно словно утонуло в этих складках, только глаза холодно блестели из-под седых прядей. Эти глаза вцепились в душу девушки и стали выворачивать её наизнанку, потрошить душу. Ей показалось, что сначала с неё сорвали одежду, потом кожу, потом…

А потом глаза вдруг погасли, и Старуха отступила в тень. И снова стало совершенно неясно, в какой стороне теперь она находится. Только голос витал по пещере, словно пленённый демон:

- Изыди. Я вижу твою душу насквозь, и я знать не знаю, зачем тебе нужен смысл этой ереси. Ты сочиняешь и торопишься. Того, о чём ты говоришь, нет на земле.

- Но ведь я сама слышала, как кто-то сказал мне: «Последний полёт» и ещё что-то.

- Изыди, повторяю тебе. Здесь нет никого, чья душа не была бы зрима для меня, как твоя.

Девушка не посмела ослушаться наставницу и двинулась к выходу, и вослед ей, словно дуновение костра, понёсся голос Старухи:

- Опасайся мечтать, опасайся мнить о несбыточном, опасайся всего того, что нельзя схватить руками!

Душная нора осталась позади, лицо снова овеял ночной холод. Близился рассвет, и туман стал понемногу отползать обратно к реке, выпуская из своей пелены деревья, кусты и камни. В отдалении слышался неясный рокот: где-то шумел водопад. Она медленно побрела на звук, не отдавая себе отчёта в том, что надеется в рёве падающей воды снова услышать таинственный шёпот. «Чьи же это были речи? – думала она. – Был ли это дождь или призрак, или я сама? Ведь там, в пещере, эти слова были созвучны моим собственным мыслям. Или это мои мысли подчинились чудесному обаянию невидимки? О чём же он говорил?.. Не важно. Важно лишь то, что не разгадав эту загадку, я не смогу вернуть уважение своей наставницы, и никогда мне не держать в этих ладонях жезл повелительницы стихии…»

И ещё она даже не решалась себе признаться в том, что любопытство жгло её гораздо сильнее, чем жажда власти.

Между тем, шум воды становился всё отчётливее и громче: до берега реки оставалось всего несколько шагов. Но непроницаемая завеса тумана отодвигалась лишь на ничтожное расстояние перед глазами, так, что нельзя было предугадать, встретишь ли ты на следующем шагу твёрдую почву или сорвёшься с крутого высокого берега на острые скалы. Наконец, рокот стал настолько сильным, а туман настолько густым, что девушка совсем забыла, откуда и в каком направлении двигалась. Она замерла на небольшом обозреваемом пятачке, боясь сдвинуться с места.

И снова она закрыла глаза и постаралась отдаться ощущениям, уловить голоса окружающего мира. Она пребывала в неподвижности долгое время, но в плеске воды не услышала ничего похожего на то, что искала. Водопад ревел о неистовстве, о ярости и силе, но рассыпался мелкими брызгами и ничем не нарушал дальнейшее степенное течение реки.

Между тем, с восходом солнца, туман стал понемногу рассеиваться, словно разорвалась старая завеса, целомудренно скрывавшая святое святых леса. Показались подножия исполинских скал, и можно было подумать, что их вершины упираются не в туманную дымку, а прямо в облака. Со временем, над потоком седых клочьев стали различимы и вершины скал, поросшие кедрами и елями. Но они были похожи не на торчащие пики, а скорее на целую страну, парящую в небесах. Горизонт обагрился, там в кровавых муках земля рожала своё огненное дитя. Но девушка не видела всего этого, она лишь подумала, что не любит утро за разрушение тонкого ночного очарования. Она повернулась и пошла прочь.

Пока она шла через лес, солнце выползло на серый небосвод, словно отвратительное бельмо, которое слепо пытается отыскать нечто на этой земле и никак не может. Тени отделились от деревьев и камней и поползли прочь от источника света. В том же направлении шла и девушка. Неясные тёмные контуры шевелились между стволов, обретали плоть и слагались в колонны марширующих уродов. Скоро их стало легко узнать: вот хромые тролли, вот до прозрачности бледные вампиры, дальше – седые колдуны и колдуньи, а за ними – молодые посвящённые, стыдливо скрывающие под капюшонами свои юные лица.

Девушка поняла, что попала в самый центр процессии, и это было лестно. Всё вокруг казалось знакомым и привычным: шумная шевелящаяся ватага таких непохожих с виду, но единых в своём движении существ. Даже жрецы были здесь, все, кто поклонялся Великой Пустоте, и у каждого на спине и на груди было начертано одно из её имён: металл, камень, рок, тоска и другие. Все кричали, мелькали, спешили вперёд, и трудно было понять, радуются они или злятся. Шествие выбралось из леса и направилось вверх по склону огромной горы.

Там, наверху было очень темно и очень величественно. Острые глыбы базальта и оникса втягивали солнечный свет, выпуская наружу лишь слабое завораживающее мерцание. Множество внушительных истуканов и статуй населяло древние руины какого-то огромного города. Уже горели большие костры, согревая тело и заставляя пульсировать кровь, готовились оркестры. Шли приготовления к великому шабашу, и кара ожидала всех тех, кто посмел бы нарушить обычай и не присутствовать на празднестве.

И всё же ей почему-то не хотелось сегодня идти на эту вершину. Она не могла понять этого чувства, как не могла объяснить большинства своих желаний и поступков. Девушка просто вдруг решила не идти туда, куда стремился весь этот живой поток, и попробовала пробиться прочь. Но не тут-то было: и жирные людоеды, и тщедушные инкубы были полны решимости, невозможно было заставить кого-либо приостановиться или свернуть с дороги, эти фигуры в одноцветных накидках подталкивали друг друга и продолжали движение в том же направлении.

«…Я часто думаю, если я и правда один из его сыновей и наделён сходной с ним сущностью, то не несу ли я в таком случае ответственности за все несчастья, беды и унижения, которым он подвергал других? Ведь мы – одно. Да из чего же ещё он мог создать меня, как не из части своей жизненной силы, которой он позволил обрести самостоятельность и даже право отвратиться от своего источника и восстать на него? …Я гляжу в их глаза и вижу страдание, тупое и покорное, у одних, и смешанное с ненавистью у других… Ах, сколько страдания! Но теперь я – не он, я отказался… я изменил свою природу, я повинен теперь лишь в одном – в предательстве… А кто же будет чувствовать вину, и главное, кто исправит… Трудно думать. Здесь очень трудно думать и вспоминать. Такие тёмные небеса! А путь к истине один…»

Голос снова пропал так же внезапно, как и послышался. Казалось, что говоривший просто шёл рядом, а потом вдруг отстал или затерялся в толчее. Юная ведьма оглянулась: кто бы это мог быть? Она пригляделась к окружавшей её толпе. Вот они идут, на каждом лице лишь стремление идти вместе со всеми. Чёрные великаны медленно передвигают ноги, а где-то под их ступнями успевают пробежать суетливые карлики с котомками на горбах; вот фантомы, их глаза остекленели и вечно выражают страх или злобу, или что-то среднее; на земле, словно в конвульсиях, мечутся тени гарпий. Вот они идут, а вокруг становится всё темнее: они приближаются к вершине.

Свет солнца сменился рассеянным блеском заговорённых камней и ритуальных костров. Нерушимая колонна приглашённых стала понемногу расползаться по руинам, наполнять собой окрестности. Покров мрака сомкнулся где-то за спиной, и девушка почувствовала облегчение. Непонятное беспокойство покинуло её: уж здесь-то среди собратьев и мудрых наставников она сумеет найти все необходимые ответы. В эту ночь можно не бояться даже своих врагов, тем более что в темноте все превратились в одинаковые тени без лиц и контуров, и только, когда холод заставлял ненадолго приблизиться к огню, то пламя озаряло лица странными красками, делая их похожими на маски шаманов.

Увидеть то, что творилось на пике Главной Горы, было просто невозможно: вокруг него медленно вращался хоровод самых тяжёлых туч, изредка озарявшийся вспышками молний. Старики рассказывали, что там стоит огромный обсидиановый трон, а на нём восседает Тот, Кто Вечно Молчит. Он молчит с тех пор, как сказал своё первое и последнее слово, нерушимое и неизменное, единое слово «нет», которое и создало весь подлунный мир.

Как всегда, неожиданно грянула музыка. Оркестры заиграли в сотни смычков, зарокотали барабаны и гонги. И вся разрозненная толпа зашевелилась, объединённая общим ритмом. А девушка вдруг испугалась, что в таком грохоте не сможет расслышать, а в мелькании фигур разглядеть того, кто с ней говорит. С ней ли? Музыка кружилась всё неистовей, всё яростней звучали аккорды, и вдруг сквозь эту сумятицу звуков и голосов снова до её слуха долетело нечто знакомое: «Кружатся… в ночи над… челом, дрожит мерцание… и дышит…» Теперь это была песня. Неистовый оркестр подчинял себе голос, подхватывал и нёс, как вихрь, заставляя звучать отчаянно и надрывно, добавляя в него нотки горечи и боли: «Что видишь?.. Танцуешь ли? Поёшь? Зовёшь ли сказочных гостей? Меня, быть может, ждёшь?» Голос еле пробивался сквозь стену грохота и рёва, порой и вовсе пропадал – тонул в клокочущем водовороте, но и сам не оставался в долгу: он привносил в общее звучание оттенок грусти и печали, привкус искренней горечи. И могло показаться, что весь этот напор и сила музыки лишь призваны оттенить красоту некой мечты, либо давно утраченной, либо спрятанной где-то очень глубоко, так что и не отнимешь:

Так и продолжался этот странный поединок голоса и оркестра, объединявший враждующие стороны в некое чарующее целое. И всё-таки, колдунья вдруг поймала себя на той мысли, что она давно уже не танцует, не видит ничего вокруг, кроме непонятной картины, нарисованной неведомым певцом:

И вот она вдруг сорвалась с места и кинулась в бесящуюся толпу. «Вы слышите?! – кричала она. – Теперь-то вы слышите?!» В ответ раздавался только безудержный хохот, её толкали прочь или напротив хватали за руки и старались увлечь в общий хоровод.

- Да кто здесь может быть?

- Кто здесь станет петь?

- Здесь только мы и такие, как мы.

- Фантазёрка! Выдумщица!

- Не выдумывай то, чего нет, сумасшедшая!

- Сумасшедшая! Сумасшедшая!

Лица запрыгали, закружились вокруг неё. Они кривились в немыслимых гримасах, превращаясь в отвратительные маски. А она, и впрямь как сумасшедшая, бросалась к ним, металась в толпе, билась об это море лиц и кричала сквозь слёзы. «Он есть! Он есть!» - повторяла девушка своё заклинание. А море лиц колыхалось, и в единый гул сливались многочисленные крики.

И в этот миг она увидела эти глаза. Из самого центра этого водоворота гримас смотрели на неё две горящие точки, полные такой несказанной злобы и ненависти. Страшный незнакомец посмотрел через плечо, но сразу цепко ухватил взгляд молодой колдуньи. Во всём этом месиве масок и личин, он словно был единственным обладателем личного образа, в то время как всё остальное сливалось в общую массу. Или нет: он и воплощал образ этой толпы, он был её лицом, её душой. Всклокоченные волосы и серая одежда, таким он скитался среди них. Тот, чьему трону они поклонялись, стоял за их спинами и наблюдал за исполнением ритуалов.

И в тот момент, когда она узнала Того, Который Молчит, он сам заговорил с ней. Но голос пришёл не извне, он зазвучал внутри её сознанья. Или даже так: её сознанье заговорило с ней его голосом. И какой-то жалкой частичкой разума, сохранившей верность хозяйке, девушка понимала, что никогда не имела ни мыслей, ни души, что она жила, не нуждаясь ни в том, ни в другом, позволяя кому-то ещё формировать себя изнутри.

«Ты чужая. Ты захотела обрести что-то сверх предначертанного. Теперь иди прочь. Мы лишаем тебя наших даров. Иди и в муках рожай себе новую душу, а эта душа навеки принадлежит мне».

И не успели отзвучать грозные слова, как некий стержень надломился внутри, словно треснули колонны великого храма, и кровля обрушилась на присутствующих. Бессмысленными пошлыми воспоминаниями мелькнуло и исчезло прошлое, внезапно отдалились хохочущие лица, волна странной неприязни к себе и своим поступкам промчалась по телу, а потом вдруг в немыслимую даль понеслось небо.

Кажется, она куда-то падала. И вот, наконец, полёт закончился. Она лежала среди камней, боли в теле не чувствовалось, да и вообще тело словно отсутствовало. Остались только чёрные тени скал, да чуть подрагивающие звёзды за тонкой пеленой облаков. Похоже, она была снова у самого подножия, а здесь уже наступила ночь. Девушка лежала, и её мысли были целиком поглощены звёздами. Их холодное сияние казалось таким далёким и отстранённым, между ним и землёй лежала лишь чернота безжизненного пространства. Да, в эту ночь легко было ощутить безграничность мировой пустоты. Вот тёплое тело, сжавшееся в комочек дабы не отдать ночи последние капельки своего тепла, а вот жалкий кусочек материи под названием Земля, также сжавшийся в шарик, стараясь из последних сил сберечь в себе искорку жизни. А звёзды бесстрастно взирают на эту борьбу. Никто не прикоснётся к ним рукой, и это уже давно их не печалит.

Колдунья лежала неподвижно, и ночь неспешно сосала её жизненные силы. Где же кто-нибудь, кто усмирит боль, поможет подняться, просто постоит рядом и спасёт от одиночества? В безмолвном ожидании шли часы.

Наконец, она попробовала подняться сама. Но не бессилие бросило её обратно на камни: просто девушка вдруг осознала, что в этом действии нет никакого смысла. Зачем вставать? И точно так же не было смысла лежать на земле. Не было смысла думать, ибо мысли бегали по замкнутому кругу, неспособные вырваться за поставленные неведением границы. Не было смысла лежать, дышать, жить. Бессмыслица заполняла всё. Колдунья беспомощно пыталась ухватиться за какие-то воспоминания, желания и принципы прошлого, но всё это рушилось, стоило памяти к нему прикоснуться.

Что же необходимо было сделать, чтобы стать хоть сколько-нибудь нужной этому бесстрастному небу? Чтобы ощутить с ним неразрывную связь? Как понять его мотивы? Как разобраться в себе?

И на смену этой волне горечи пришла другая: а что если подобные мысли по крайней мере иногда беспокоили всех остальных? Сомнения рождались где-то в глубине сознания, достигали своего пика и умирали, и ничто из этого не выражалось в поступках, словах, в малейших движениях лица. Люди показались ей в тот миг похожими на неприступные бастионы, сдерживающие натиск чувств, или на гробницы, безмолвно хранящие прах былых переживаний, или, нет, на тюрьмы, в которые навеки заточены неукротимые бунтовщики и смелые мыслители. Человек рождается и с детства учится отгораживаться от внешнего мира нерушимой стеной, он влюбляется, мечтает, ненавидит, старится и… умирает. А стена продолжает жить: разговаривать, передвигаться, поглощать пищу.

Но, если это так, неужели она одинока навеки? Девушка приподнялась и закричала. Она звала на помощь своих бывших друзей, хозяев, звала небо, Молчащего и загадочный голос. Однако, ей сейчас трудно было понять, закричала ли она во весь голос, или этот зов прозвучал лишь в её душе, а губы остались неподвижны.

Молодая колдунья, конечно, не верила, что кто-то откликнется, но ответ пришёл. Сначала затрепетали складки её одежды. По изорванной хламиде, как по воде, побежали мелкие волны. Потом лохмотья стали дрожать сильнее, они рвались куда-то прочь, надуваясь парусами, и совсем прекратив защищать от холода. Она едва пошевелилась, чтобы освободиться от бесполезного покрова, и ткань легко соскользнула с тела, метнулась в темноту, а потом крепко обняла блестящий клык базальтового обломка. Видимо, одежда предпочитала согревать камень.

Потом мощная струя воздуха подтолкнула обнажённую колдунью и помогла ей подняться. Потоки ветра подхватили её под руки и повлекли, слабую и спотыкающуюся, вверх по склону. Первые шаги она сделала нехотя, как бы помимо воли, но ветер вливал в неё новые силы, и девушка медленно восходила на пик. Был ли это тёмный пик, на котором проходило празднество, или вершина любой другой горы или холма, понять было трудно, да и ветер всё утешал, пришепётывая на ухо: «Шабаш завершён… ты увидишь…» Чем выше она поднималась, тем дальше могла видеть окрестности: вся долина была сплошь завалена уродливыми валунами, кое-где среди них торчали беспомощные иссохшие растения. Луна озаряла картину мертвенным голубоватым светом, и везде в ущельях и выше метался беспокойный ветер. Он был жизнью этой страны, её властелином.

Наконец, колдунья взобралась на вершину, и панорама стала полной. Долину окружали холмы, покрытые густыми лесами. Но все деревья там уже вкусили осеннего яда: они лишились зелёных нарядов и в запоздалом раскаяньи воздевали искалеченные руки к небу, а ветер нещадно хлестал эти ладони, как мзду, вырывая из них последние листья. И листья в лунном свечении на лету превращались в серебряную милостыню, и казалось, что каждый из них со звоном падал на замёрзшие ладони скал.

Весь этот бескрайний бесприютный мир был полон смерти.

«Это последний полёт, - подумала девушка. – Теперь и я, как эти листья, брошусь вниз, и ветер закружит меня, на мгновение прижмёт к груди, а потом спокойно и жестоко разожмёт свои объятия, чтобы позволить мне упасть на камни. Пусть они растерзают мою плоть, пусть утром моё изуродованное тело вызовет отвращение у каждой сонной химеры. Я не хочу больше быть прекрасной».

Девушка сделала первый неуверенный шаг навстречу пропасти.

«Хорошо быть красивым не здесь, а там, очень далеко. Где тихо, но не потому, что никого нет, а просто все молчат в благоговении. Там не надо пышных красот и помпезного великолепия. Пусть будет один только солнечный луч, брошенный на поверхность озера. Пусть прикосновение воды и света будет нежным, словно они впервые посмели дотронуться друг до друга. Ивы целомудренно склонятся над этим чудом: они ещё ничего не знают, они благоговеют перед великой тайной. Всё ещё чисто и невинно в природе, и мир застыл в это самое мгновенье и не желает идти дальше. Начало и конец сливаются, как соединились эти две стихии, линия времени сжимается в малейшую точку, а эта точка вмещает вечность.

Отсюда некуда идти: вселенная обретает совершенство. И видя, как луч проникает в самые тёмные глубины озера, озаряя его внутреннюю красоту, как вода боится даже вздрогнуть, дабы не воспротивиться свету, не исказить в себе его пути, невозможно не быть прекрасным.

Дух над водами – это влюблённые, утратившие свой обособленный смысл и обретшие взамен новое естество в вечном единении».

Девушка узнала этот странный голос, обернулась, и её глаза были полны мольбы. И снова никого не было рядом, только речь не оборвалась, как прежде – незнакомец обратился к ней: «Не верь Ветру Отчаянья. Это я с тобой говорил».