Дневник напоследок

Домовой молчит. Я сегодня целый день стучал ложкой по батарее, а отзывались только соседи. Может ушел к лешему в гости? Надо проверить.

Приходила Варя, пыталась навести у меня порядок, скоро устала. По-моему, она похожа на росомаху.

Дети снова показывают на меня пальцем на улице, пришлось на них порычать.

Молоко в магазине стало хуже.

Никак не могу отыскать свои тапочки. Прорылся в их поисках целый день и забыл поужинать. Перечитывал сегодня Пушкина но все думал о тапочках. Завтра поищу в четвертом уровне.

Пора спать. Интересно, что приснится нынче?

По телевизору говорят, что скоро наступит Новый Год. Врут наверное. Народ верит. Звонил Деду Морозу. Говорит – не придет. Сразу же пошел на улицу и попытался урезонить народ. Не верят, вызвали милицию. Сам еле улетел, то-то все рты поразевали!

Из-за всей этой суеты забыл зайти к лешему, узнать про моего Амвросия. Так же забыл пописать дневник. Ну что за жизнь! Хотя, немудрено: скоро конец света.

Сегодня Горыныч опять ревел не своим голосом – совсем с ума сошел на старости лет. Люди молчат, делают вид, что не слышали. Во врали!

Про иноземную нечисть совсем ничего не слыхать, померли они там все, что ли?

Наконец-то нашел свои тапочки, нашел газету и почему-то взялся ее читать. Дурь несусветная, но ведь взялся.

Нынче снились котелки и русская печь, утром пошел в ванную и стал умываться. Не понравилось.

Вспомнил о домовом и пошел в лес. Леший соорудил себе избу. Говорит “так удобнее”, а то земля теперя сырая. Спросил у него про Амвросия, а он ответил, что это я. Поел у него мухоморов и вспомнил, что правда я. Потом одолжил у него метлу: хозяин скоро вернется домой, а я не прибрался еще.

Порядок навел вмиг. Завтра буду ждать хозяина. Перед сном решил кликнуть других домовых, да расхотелось.

Почему-то вздумалось спать на хозяйской кровати, а не под ванной, да и слово какое-то дурацкое в голове крутится комфортель. Нее, не то! Завтра напьюсь моховым отваром, а пока такой похожу.

Раз на улице ко мне привыкли, зайду к Варе.

Пошел с утра к Варе. Не застал. Обидно, куда это она подевалась?

Хотел, в таком случае, погостить у лешего. Пришел, а там какой-то бродяга в избе сидит. Говорит, что леший он. Брехня. Но все же я на обман не падок, решил его испытать. Спросил, сколько грибов у него в лесу, а он ни гу-гу, потом посидел, прощелыга, голову почесал. Долго думал. «Нет, – говорит, - не леший я, раз добра своего не знаю. А кто же я тогда? Я – лесник Леша, наверное». На том и порешили. Я ему открываться не стал, сказал, что грибник. Посидел я у него, а когда обратно шел, на небо посмотрел – осень, Боже правый. Осень!

Плохой у меня хозяин, а мне все за него отдуваться? Хотя сейчас других-то и нет вовсе. Все едино уйду! Подамся в адскую канцелярию, к чертям японским. Авось пристроют.

Пошел нынче в преисподнюю наниматься. Увидал, чего у них там творится, чуть не перекрестился. То ли люди, то ли звери, не нечисть, а зверинец, право слово. Сперва подумал, что это оборотни, у которых, когда они превращались, нож заветный вытащили. Таким, и правда, одно спасение – под землей хорониться. Увидят – засмеют. Хотел их поначалу надоумить, чего делать, да оказалось, что не оборотни они вовсе, а специальные духи особой породы.

Ну, объяснил я им, что к чему: ушел-мол, хочу-мол. Они меня к главному повели, а сами-то все в платьях, что девки, честное слово. Еле сдержался, а то расхохотался бы. А главный оказался душевный мужик, хотя тоже в сарафане. Чаю мне дал да и расспрашивать стал: как и что, да и я не промах – так ему сказал: «Ты молодца напои, накорми а потом и спрашивай!»

Этот ихний удивился, но все устроил. Отдыхаю, а я уж и забыл, как это делается. Завтра разговор будет.

Так вот зачем ему мое житье-бытье понадобилось! Надоело, видите ли, ему судьбы людям выдумывать, вот он и взялся им чужие совать.

Ну, я ему и стал сказывать: судьба-мол у меня тяжеля, никому бы такой не пожелал. А он мне: ничего, сыщутся и такие, что пожелал бы.

Проболтали с ним до поздней ночи. А работенку он мне не подкинул-таки. Светопреставление все ж, вот он половину своих и пораспустил. Придется домой воротиться. Но это будет завтра, а пока на доброй постельке поваляюсь.

Пока домой собирался, мне все подарки дарили. На обратном пути чуть не окочурился. Мороз не велик, а стоять не велит. И с чего бы это вдруг? Сколько веков живу, но такого не припомню. Дед Мороз же вроде сказал, что нечего ему тут делать, да и Метелицы не слышно.

Нет, как ни крути, а помирать шумно будем.

Домой я не пошел, нет у меня больше дома, да и зачем куда-то идти? Осталось четыре дня протянуть. А вообще, зачем тянуть эти четыре дня, куда уж лучше своей смертью умереть.

Люди веселятся – пьют и пляшут. Гуляют, видать, напоследок.

Ну и я разошелся, все аж из домов повыбегали.

А что?

Надо будет дневник в полог завернуть да закопать. Мало ли, может, гореть будем?

Решил идти топиться, у нас с водяным вражда давняя, думал, как увидит – сразу под воду утащит. Однако, он меня топить не стал, старый хрыч.

Неохота ему, видите ли, грех на душу брать! Да какой там грех?! Мы же нечисть, и вариться нам в аду. Посидели с ним, потолковали, а под вечер я домой пошел было, да сумочку свою забыл волшебную. Вернулся, а водяного и нет, а сидит там водолаз, я сумочку – хвать и дал оттуда деру! Что за дела? Что с нечистью делается? Может, это и есть конец света.

Бродил, бродил – нечего делать. Ну и завалился со скуки в какую-то канаву спать раньше времени. Проснулся вот в полночь, пишу дневник, потом буду дальше спать.

Пусто на улице и холодно. Из ямы, в которой я теперь провожу большую часть времени, вылазить неохота. Снегом ее занесло почти всю, сплю большую часть времени. Вылез вот – дневник пописать. Людей видно все меньше. В небе какие-то синие всполохи, но народ их не замечает – ходят, не поднимая носа, сгорбившись. Глядишь, вот-вот на карачках ползать будут.

А мне все видать: лежу себе наполовину в снегу да в небо смотрю.

Почудилось мне на минутку, будто не облака в небе плывут, а борода огромного небесного старика, и вроде как он мне говорит: «Здравствуй, пес смердящий!»

Спать охота ужасно. Ничего, завтра еще разок найду в себе сил, напишу последнюю страничку.

Людей на улицах не видно боле, даже свет в домах не горит. На улицах и собак не видно.

Скоро полночь. Худо мне.

Небо желтым – желто. Где Костлявая, интересно? Какая она будет? В каком облике придет?

Снега намело много, я, чтобы последнюю страницу дописать, залез на крышу.

Повстречал там Горыныча, он мне советовал с ним лететь за моря. Я не согласился: помирать, так на родимой сторонке. Хотелось во вверенном мне доме смерть повстречать, но не найти его теперь – все смешалось, дома порушились в основном.

Хотел лечь да уснуть, но вдруг вижу: стоит на краю леший и рукой меня зовет, а сам – худющий, бледнющий. Видно пора мне к нему идти.

Вот дописываю последние строки. Пора. Интересно, разобьюсь али в полете умру?

Конец Света наступит без меня.