Книга Откровений

Мне снился сон про Богов и Героев. Богов и Героев было много, и они были хорошие и разные. Разные не в смысле многотипные, а в смысле, они были не хорошие и не плохие, не умные и не глупые, не злые и не добрые. Они были разные.

Я находилась в церкви. Я стояла в середине небольшого помещения, и со всех сторон на меня смотрели темные лики. Откуда-то справа доносилось заунывное пение. Пели старые женские голоса. Они дребезжали и всхлипывали, проникая в мозг, как звук бормашины, вызывая боль и протест. «Господи, помилуй. Господи, помилуй,»-завывали старухи, больше слов разобрать было нельзя и я не стала стараться. Пахло терпкой смолой и еще чем-то, что будило далекие детские воспоминания, в которых был страх перед чем-то, что было выше понимания маленького ребенка и поэтому сознание отказывалось это принимать. Я вспомнила смерть бабушки. Вспомнила, как нас сестрой одели в старые школьные платья и долго объясняли, что так принято потому, что траур и надо соблюдать правила. Было лето и очень жарко, я не могла понять, почему надо соблюдать эти правила, ведь бабушке все равно. Тогда я в первый раз была в церкви. Я плохо помню службу потому, что от жары и духоты кружилась голова, и хотелось пить. Это была первая встреча со смертью.

Я отогнала воспоминания и повернула голову вправо. С почерневшей от времени доски на меня смотрело худое и жесткое лицо. Холеная рука застыла в мудре «Земля». Я подошла поближе и стала рассматривать икону. Я смотрела долго, очень долго, пока не закружилась голова. В глазах потемнело, а икона стала, как будто ярче. Выражение глаз изменилось, оно стало насмешливым и едким. Глаза словно говорили мне: «Тебе не выбраться отсюда. Не парь мозги, детка, и вкалывай, пока солнце высоко». Я развернулась и побежала к двери. Тяжелая дверь неожиданно легко открылась, и я выскочила на улицу.

Улицу я не узнала. Это была степь и была ночь. Или очень поздний вечер, мне было все равно, что это было. Это не было знакомой улицей, это не было знакомым городом, это не было моим временем. Трудно передать чувство, которое сказало мне, что это не мое время. Запах был другой, свет был другой, другим было ощущение пространства и времени. И еще было чувство тревоги. Тревога была не от того, что я не в своем времени и пространстве, а от чего-то другого, чего-то, что заставило меня оглядываться и тихо свистеть сквозь зубы. Я никогда не умела раньше так свистеть, но теперь у меня получалось. Вдруг я услышала топот копыт и увидела лошадь. Это была серая кобыла с серебряным хвостом и гривой, заплетенной в мелкие косички, и на конце каждой косички висел маленький серебряный колокольчик.

Я вскочила в седло и развернула лошадь влево, туда, где в темноте сверкала молния. Молния разрезала небо неровным ударом и уходила в землю. Туда и лежала моя дорога. Я неслась по степи и слышала свист воздуха в ушах. У меня были длинные косы, и эти тяжелые косы били меня по спине в такт скачки. Вдруг начался дождь. Сначала крупные капли упали на пыльную землю и мгновенно исчезли в трещинах, потом дождь хлынул сильно и стоял плотной стеной. Кожаная рубашка и кожаные штаны мгновенно промокли и стали тяжелыми и липкими. Лошадь стала скользить и спотыкаться. Колокольчики в гриве лошади перестали быть слышны, и слышался только гром. Но я уже прискакала на место. Из темноты вынырнул холм, у подножия которого стояла высокая юрта. Я спешилась, привязала лошадь под навесом к перекладине между двумя шестами и вошла в юрту.

В нос ударил затхлый воздух давно не проветренного помещения. Еще пахло кожей, вареным мясом, и какой-то травой. В середине юрты, в еле освещенном маленькими светильниками круге, сидела седая старуха. «Ну, принесла? - сказала старуха глухим голосом.- Давай, давай!» Я развязала узелок на поясе и достала из тряпочки косточку. Старуха жадно схватила подарок и сунула запазуху. «Садись»,- сказала старуха. Я села на кошму напротив старухи, скрестив ноги. С мокрой одежды на кошму потекли мелкие ручейки, но ни я, ни старуха этого не замечали. Перед старухой стояли какие-то чашечки и кувшинчики. Она взяла один кувшинчик и налила из него мутноватую жидкость в маленькую чашечку. Потом она встала и вышла из освещенного круга. Я стала осматриваться. Под высоким потолком висели какие-то травы, на стенах юрты висели какие-то тряпочки, связанные во множества узелков. Старуха вернулась, неся в руках связку каких-то палочек. Она сунула палочки в один из светильников, в юрте запахло чем-то пряным и горьким. Затем она налила в чашечку с напитком горячей воды и сделала два больших глотка. «На, пей»,- передала мне чашечку. Я выпила остаток напитка. Голова закружилась, стало тепло и спокойно. Старуха обернулась и достала откуда-то из-за спины статуэтку толстой женщины, и поставила ее перед собой. Затем она закрыла глаза и тихо запела, покачиваясь в такт своей заунывной песне. Темп песни убыстрялся, и старуха раскачивалась все быстрее и быстрее, пока из ее рта не пошла пена. Песня резко закончилась на высоком неровном звуке, и старуха открыла глаза. «Все, можешь возвращаться, - сказала она. - Дождь уже кончился». Мне не хотелось вставать и выходить на улицу. Не знаю, сколько прошло времени, но одежда почти высохла. Старуха снова закрыла глаза и опустила голову. Седые космы упали на лицо, она уже потеряла ко мне интерес. Я встала, пошла к выходу, отдернула полог и вышла.

Все еще была ночь. Но это была другая ночь. Она пахла не полынью, она пахла жасмином и розами. Я стояла на улице средневекового города.

На мне было надето бархатное платье темно-зеленого цвета и белая шелковая рубашка. Правый рукав рубашки был разорван от плеча и до запястья, левый рукав почти сожжен, и на предплечье горячо ныл большой ожог. Тяжелая юбка была испачкана кровью, и на темно-зеленом фоне она казалась черной. Лицо было разбито, и из губы текла кровь, рот был полон крови от пореза щеки осколком разбитого зуба. Одной туфли не было, и я стояла на каменной мостовой прямо в белом чулке. Я со страхом прислушивалась к шуму в начале улицы. Шум неотвратимо приближался, и уже были видны отблески факелов в стеклах домов. Я затравленно озиралась, ища убежища, но окна домов были мертвы. Мне негде было спрятаться, никто не мог помочь мне. Я бросилась вверх по улице, подобрав обеими руками юбки, оставшаяся туфля мешала бежать и я сбросила ее. Стало немного легче. Я бежала по улице и стучала ладонями в массивные двери, но нигде не вспыхнул свет. Только в одном окне чуть шевельнулись тяжелые занавеси. В другом конце улицы уже появилась толпа. Впереди шли три мужчины с факелами, они по очереди освещали темные углы улицы, громко разговаривали и смеялись. Из последних сил я рванулась вперед и выбежала на небольшую площадь. В нос ударил запах горелого мяса - в середине площади, на столбе висел полусгоревший труп мужчины. Стараясь плотнее прижаться к стенам, я пробиралась к дому на другой стороне площади. Наконец-то я у двери, негромко стучу и, спустя мгновение, дверь бесшумно открывается. Я вваливаюсь внутрь.

Это католический собор. Яркое солнце сквозь прекрасные витражи расцвечивает пол. Я поднимаю голову и вижу картину - на синем небе, среди белых облаков идет молодая женщина с ребенком на руках. У нее грустное лицо и нежные руки. А ребенок странный. Он очень тяжелый и толстый. Его, должно быть, очень тяжело держать на руках, но на лице женщины не видно напряжения. Я приглядываюсь и понимаю, что ребенок не из этой картины, он как будто перенесен при помощи хитрого приспособления и вклеен на руки к женщине. Раздается музыка, и появляются люди. Меня они как будто не видят, но толпа обтекает меня, не задевая. Люди одеты в современную одежду, с улицы приглушенно доносится шум транспорта. А музыка продолжает нарастать и расширяться, она уже заполняет все пространство вокруг и внутри меня. У меня начинает болеть сердце, сначала тихонько, потом все сильнее и сильнее. Я задыхаюсь и поворачиваюсь к двери. Я хочу выйти, и тут толпа вдруг становится плотной и непроходимой. Она движется на меня, и я никак не могу пробиться сквозь нее. Я собираю силы и прорываюсь к двери, всей тяжестью тела налегаю на калитку в высоких воротах и оказываюсь на улице. Это степь.

Бледно-голубое, выцветшее от жары небо над сухой травой. Солнца не видно, но очень жарко и сухо. Земля покрылась мелкими трещинками и от шагов превращается в тонкую пыль. Вокруг ничего живого. Только выжженное пространство и сверху, и снизу. Я сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладони и кричу.

Продолжение следует. Или нет.